Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

симптомы различных болезней. Здесь же размещались и выписки из закона «О воинской обязанности и военной службе».

— Странное соседство — психиатрия и военная служба, — подумал я вслух.

— Теперь-то я вспомнила: на юриста учился он, — сделала вывод тетка Лидия. — А где, дай бог памяти, не знаю. Он же мне говорил…

Взглянув в окно, старушка изменилась в лице. Обернувшись в сторону огорода, я обомлел: в полный рост, не таясь, огородом шагал Паша-Биатлонист — вероятно, пролез, как обычно, среди досок в заборе и шел себе, раздувая ноздри и пряча глаза от яркого солнца.

Пригнувшись, мы бросились к лазу.

— Вылитый Паша, — бормотала старушка, опускаясь в подвал. Я с нетерпением ждал, пока ее голова не скроется в проеме, но женщина не спешила.

— Свечку забыла, — шептала она перепугано. — Надо забрать, потому что он же её увидит.

Коньков уже гремел ступенями, поднимаясь к двери, однако старуху это ничуть не смутило. Скользнув по змеиному кверху, она ухватила со стола злополучную свечку с коробком спичек и снова метнулась книзу.

Я бросился следом, опустил над собой крышку подполья и шагнул наугад, выставив перед собой в темноте руки.

— Постойте, я дверцу сейчас прикрою, — прошептала Лидия Алексеевна.

Звук ржавой стальной двери показался мне звуком колокола. Следом послышался звук тяжелой стальной щеколды.

— Всё, — сказала старуха, — ко мне он никак не влезет теперь.

— Кто же здесь дверь поставил? — спросил я.

Но старуха сделала вид, что не слышит. Мы поднялись кверху в ее половине. Она взяла веник и принялась обметать пространство вокруг крышки, собирая в совок невидимые пылинки.

Наконец, опустив крышку и прикрыв ее краем паласа, она села в кресло и прислушалась. Однако из-за стены не доносилось ни звука.

— Для чего-то пришел ведь, — говорила она, бросая взгляд по комнате. — Неужели он жить здесь собрался?

— Едва ли, — ответил я. — У него коттедж теперь.

— Может, тоскует — вот и пришел. Точно, по брату тоскует.

— Всё может быть, — согласился я.

У старухи на глазах навернулись слезы. Она уставилась в одну точку и сидела так, не видя ничего вокруг себя. Потом стала быстро моргать, вынула из кармашка носовой платок, нагнула голову и промокнула глазницы.

Грохот за стенкой заставил нас вновь напрячься. Казалось, там ворочают бетонные блоки. Потом громко хлопнула входная дверь.

Я бросился в прихожую и стал наблюдать за огородом. И вскоре увидел Конькова: опустившись с крыльца, тот шагал к забору, держа под мышкой пачку тех самых тетрадей. У забора он нагнулся, боком протиснулся наружу и зашагал прочь. О цели его визита оставалось догадываться. Если человеку потребовались старые конспекты, значит, он желает их вновь прочитать — пополнить знания, так сказать. Либо хочет продолжить занятия…

— Тетради забрал, — сказал я, возвращаясь в зал.

— Забрал — и ладно. Однако не знаю, для чего они ему.

Глава 3

Уходя от Лидии Алексеевны, я вновь обещал, что приму все меры, вплоть до водворения негодяя на принудительное лечение.

— Вообще-то он никогда таким не был, — бормотала на прощание старушка. — Он же спокойный был, Гошка.

— Выходит, подействовало, когда к кровати его привязали.

— Зато врачи не нашли в нем ничего опасного, — добавила она. — Не опасен для общества…

Шагая тротуаром, я ловил себя на мысли, что недолго и самому умом тронуться, если обращать внимание на всяческие пустяки — такие, допустим, как признаки психического расстройства, руководствуясь каким-нибудь справочником. Поэтому, решил я, лучше не углубляться в самокопание, потому что жизнь и без того сложна. Всё так устроено, что каждый день мы видим себя в зеркале, но вряд кто может точно себя описать. В любом случае получится зеркальное отражение, а это опять ошибка. Даже обычный текст в зеркале становится нечитаемым.

В голову лез мой бывший друг, товарищ Обухов. Труп этого господина так и не был найден, а если не найден труп, нельзя сделать вывод о человеческой смерти, поскольку этот тип мог оказаться живее всех живых. Его не нашли ни в трюме старого парохода, ни в лесу. Нигде! Он не всплыл, значит, не найден. Но где-то он точно есть — за ближайшим пригорком, среди развалин старой церкви или где-то еще.

«Надо искать, — роились мысли. — Бродить по округе, пока не свалишься с ног. Просто искать, потому что если сидеть, то ни к чему не придешь…»

«На чердаке порыться бы в их старом доме… — опять вспухла мысль. — Надо всего лишь подняться по лестнице, сорвать замок и обследовать пространство под крышей. И если там вместо веников, допустим, чей-нибудь труп, то это меняет карты…»

Мой путь лежал теперь в высшее образовательное учреждение, а точнее — в университет, из-под опеки которого я недавно с таким трудом вырвался. Судя по зачетной книжке, Коньков Георгий был не глуп, о чем свидетельствовали приличные отметки.

Наверняка он хотел стать юристом. Он мечтал об этой профессии, и только внезапная болезнь не позволила закончить обучение.

Я поджидал маршрутку, и тут из-за угла в мою сторону вывернул дядя Вова Орлов. Завидев меня, он расплылся в улыбке, подошел и пожал мне руку. Холостяцкая жизнь окончательно его доконала: от бывшего оперативного дежурного отчетливо наносило свежим водочным духом.

— Ты занят чем-нибудь, а то мне помощь твоя нужна? — заговорил он торопливо. — У тебя есть время? Если есть, то мы поговорим, а то время идет, и деваться мне некуда. Просто некуда, понимаешь?

— Как это?

— Ощущение такое, что об меня вытерли ноги…

— Кто? — начинал я догадываться.

— Да эти красавицы — дочка с мамой. Как тебе сказать, чтобы ты лучше понял? В общем, начну с начала… Короче, слушай меня: эта женщина придумала… Она решила, что я совсем. — Он крутнул себе пальцем у виска. — Короче, совсем ду-ду. Но дело не в этом, а в том, что мне жить теперь негде, поэтому только на тебя одна надежда — ты же юрист и должен понять. Помоги разобраться…

Через пятое на десятое Орлов пояснил, что бывшая супруга при поддержке отпетой ментовки-дочери не пускают его в квартиру, в то время как ему надлежит освободить снимаемую «гостинку» — родня решила срочно продать комнату и времени дала всего неделю.

— Короче, обложили со всех сторон! — перешел он на крик. — Дышать не дают!

Внезапно он замолчал, затем отвернулся от меня, и мне показалось, что Орлов плачет. Но он не плакал.

— Может, мне руки на себя наложить? — спросил он, оборачивая ко мне опухшее лицо.

— Ты же мужик, дядя Вова…

— Вот и я думаю, что мужик, но мужик без угла — разве же